— Мужики, а поехали ко мне? Баньку затоплю, Наталья мясца пожарит, водочки возьмем! Новый год на дворе, или как?
Пивная заполнилась голосами, как борода бомжа – вшами. Человек десять сразу поддержали желание Иваныча, как-никак, встретить Новый год в бане – это здорово, это по-мужски. После иссохшей до костей рыбы и парочки раков, которые и вареными выглядели старше дедушки Иваныча, мысль о сочном, зажаренном в духовке мясе показалась настолько соблазнительной, что мужики разом повскакали с мест.
— Ну а что, Иваныч! – забасил бородач Венька.
Ему уже было за пятьдесят, но все, от мала до велика, только Венькой его и величали. Есть такие люди, которые на всю жизнь остаются Игорьками, Славиками, Вованами и… Веньками. А все потому, что рождаются, что называется, без царя в голове. Без вот такого даже ма-аленького царечка, да что там, царечка – князька хотя бы или боярина.
— Я водки возьму, Михалыч – зАкуси какой, и поедем. Новый год на дворе чоль, или как? Можно еще баб каких… - голосил Венька, пробираясь между столами за Иванычем и остальными. – В баньке-то с бабами – самое то.
— Да ты очумел, Венька, - Иваныч повернулся к нему, кося пьяным глазом. – Только вякни о бабах при Наталье моей, сразу пристукнет, как нечо делать.
— Вить, а кто за руль сядет-то?
— Чья машина, тот и сядет, - крякнул Иваныч, и только тут сообразил, что приехали они на его джипе.

Было почти десять часов, когда мужики вкатили джип в Иванычев двор. Это ж надо такому случиться – шаровая полетела, ладно, хоть дорога под гору была, да соседи рядом. Наталья вышла навстречу и ахнула – куча пьяных мужиков, весело обмениваясь матерками, гомонила во дворе. Кто-то таскал дрова, кто-то разводил костер, кто-то тащил из джипа выпивку. Иваныч уже вынес из предбанника стол, раскрыл прямо на улице коробку, достал бутылку и…
— Ах, ты, алкаш, твою за ногу через левое плечо по перилам гармошкой!
Мужики разом замерли – кто с поднятой ногой, кто с поднесенным к губам стаканом, кто на полуслове. Венька выронил из рук полено, и оно шмякнуло его по ноге. Завыть он не решился – слишком грозен был вид женщины, стоящей на крыльце. Наталья как раз накрутила бигуди, крупные, чтобы кудри были красивыми и держались долго – завтра ведь первое, надо свекрови показаться, вот, мол, мама, полюбуйтесь, сношенька ваша как после праздников выглядит – ну чисто краля. А сынуля ненаглядный, видите ли, толпу дружков припер, да еще и водки столько, что полдеревни напоить можно.
— На-та-ша! – как всегда, нараспев произнес Иваныч. – Не ругайся! Сегодня же праздник, Новый год! Давай-ка, сообрази нам мясца. Михалыч, неси закусь в дом, там она сама разберется.
— Это что… - Наталья опешила, когда мимо нее важно прошествовал усатый коллега мужа, таща в руках тяжелые пакеты. – Это зачем?!
— Новый год, мать! – сказал тот, остановившись и похлопав по плечу. - Новый год!
Михалыч по-свойски зашел в дом. Наталья с открытым ртом проводила взглядом руку мужа, опрокинувшую полстакана водки прямо в глотку, последовавший за ней кусок хлеба. Во дворе уже было светло, как днем – Степан, сосед, вытащил из гаража электрический фонарь, привязал его к столбу, направив поток света в центр. Принесли елку. Наталья стояла и смотрела, как ее наряжают вещами из гаража, пока снега не нападал полный рот. Может, она и дальше стояла бы, если бы не грохот, донесшийся из дома. Слышно было, как зазвенело какое-то стекло, как рухнула какая-то конструкция, как звучно и зло выматерился Михалыч.
— Михалыч, ты там чего воюешь?! – крикнул кто-то. – Идем, тяпнем, пока банька топится!
Наталья только тут словно очнулась, подобрала юбку, побежала в дом. Зашла в кухню и ахнула, схватившись за сердце.
Стол был перевернут. Занавески, белые, кружевные, повешенные специально для праздника, лежали на полу вместе с карнизом. В них, бестолково суча ногами, лежал задыхающийся от злости Михалыч. Лицо его было залито рассолом из-под помидоров. Разбитая банка валялась рядом, Мурка, которая была самой ненормальной кошкой в мире, ела помидоры прямо с руки Михалыча и орала дурным голосом, когда он пытался пошевелиться.
— Хозяйка! – завопил Михалыч, услышав шаги. – Убери эту тварь! На морду кидается! Убери, Христом Богом прошу!
— Сволочь ты, Михалыч, - в сердцах сказала Наталья. – Допились до чертиков, видать. Вставай! Занавесь испортил мне праздничную! Алкаши несчастные, откуда только вас набралось.
Она отогнала кошку, вытряхнув содержимое банки в ее миску.
— Ты это, мать, - Михалыч вытер кровь с оцарапанной руки углом занавески. – Не переживай, на счастье же это! Новый год  же на носу, мать!
— Михалыч, милый, - Наталья повернулась к нему, сжимая в руке нож. Надо было начать резать мясо, мужики же пришли уже, не выгонишь. – Иди-ка ты, помоги мужикам, а. Не нервируй!
— Наталья! Ты это… нож-то положи! Ну, занавеска, ну банка, подумаешь! – он затрясся, отступая через комнату к порогу. – Нож положи, говорю! Зачем взяла?
— Резать буду! – рявкнула она. – Затем и взяла! Чего неясного! Резать, понял!
Михалыч побледнел, залопотал что-то и выскочил во двор.
— Ты чо, сосед?
Степан удивленно наблюдал, как Михалыч отхлебнул прямо из бутылки, крякнул, отхлебнул снова.
— Чо, чо. Баба у Иваныча. Дура!
Степан только хмыкнул.
— О, смотри, банька! – из предбанника вылетел Иваныч, за ним – Венька. Они гоготали, что сивые мерины. – Ну как там, мужики?
— Счастье, не баня! Пакеты отдал, Михалыч! Мясо как?
— Иди-ка ты сам глянь, чай, твоя жена, не моя, - буркнул тот. – И время заодно! Успеем ли, нет ли, до праздника-то.
Когда Иваныч, добрел, наконец, до кухни, Наталья уже накрыла на стол. Мясо источало божественный аромат, огурчики блестели, как отполированные, в стеклянной тарелке, помидоры манили алыми боками. Оливье, «мимоза», соблазнительно розовеющая ветчина, сыр такой и этакий, нарезанный кубиками к меду, как любил Иваныч – и когда только Наталья успела? А где же она сама?
Иваныч вышел в комнату. Жена сидела в темноте, терла щеткой кружевную занавеску и ревела, вытирая слезы рукавом праздничного платья.
— На-та-ша! – позвал Иваныч. Она только отмахнулась – Ну, ты чего?
— Михалыч твой… дур-рак! – всхлипывая, пожаловалась она. И вдруг взорвалась: Возьми вот! Пусть чем хочет, отскребает, идиот!
Она всучила Иванычу мокрую занавеску, которую тот машинально прижал к себе.
— Наталья, ты чего? – повторил он растерянно. – Михалыч же это… не со зла!
— Иди-ка ты, муженек… в баню! – рявкнула она. – С Михалычем со своим! Не со зла извозил, вот пусть не со зла и отмывает!
Иваныч ушел. Наталья поклялась себе, что не выйдет из комнаты, пока эти его «алкаши» не разойдутся по домам. Ну и пусть у нее не будет праздника. Ну и пусть! Она слушала, как гомонят гости, как усаживаются за стол, как муж наливает всем за старый год. Потом толпа так же весело поднялась и ушла в баню. А она все сидела одна. Никому не нужная женщина встречала Новый год со щеткой в руке.
С улицы донесся дикий хохот. Потом гогот. Потом совсем уже ржание. Наталья глянула на часы. Без десяти двенадцать. Она разозлилась. Сейчас она откроет шампанского и выпьет, пока они там впадают в детство.
Наталья вышла в кухню, полезла в холодильник за шампанским… и застыла с бутылкой в руке. За окном было светло, как днем. Развеселая компания в банных полотенцах восседала на столе, покатываясь со смеху. «Олимпийские боги, по перилам их гармошкой», - подумала она зло. Перевела взгляд на тех, над кем смеялись… и открыла рот.
Четверо голых мужчин, взявшись за руки, танцевали на морозе танец маленьких лебедей. Иваныч, Степан, Михалыч и Венька. Белые носки. Ее белые носки! Бинты, обмотанные вокруг головы. И занавеска… ее кружевная занавеска, разрезанная на ленты, изображала балетные пачки. Должно быть, ее хватило только на четыре «юбки», иначе танец превратился бы в массовку.
Всем было очень весело. Мужики ржали, как сумасшедшие, пока четверка «лебедят» выделывала кренделя, стараясь попрыгивать выше. Венька стал кукарекать, войдя в роль и забыв, что он – совсем другая птица. Голос Натальи прозвучал, как гром среди ясного неба.
— Алкаши, чтоб вас за ногу через перила об гармошку! Вы чего с моей занавеской сделали!
Женщина страшна в гневе. Женщина в бигуди и с бутылкой в руке страшна в гневе вдвойне. Многострадальный Михалыч едва увернулся от запущенного в него снаряда, изобразив при этом па, достойное лучших театральных подмостков. Наталья завопила и кинулась на него.
— Это все ты, сволочь! Ну-ка, иди сюда!
Все смешалось во дворе Петровых. Словно фурия, Наталья бегала по снегу за Михалычем, вопя, что убьет его за занавеску, что зарежет вот прямо под Новый год и подаст на столе, как лебедя, которого он так усиленно изображал. Михалыч орал, что он был прав, что баба у Иваныча – дура, и что пусть кто-нибудь остановит ее, пока она его не пришибла. Иваныч тоже орал. И Степан. И все мужики орали, гоготали и свистели. Наталья и ее жертва сначала не слышали, а потом уловили в голосах знакомые интонации и остановились, точнее, повалились на снег, а вокруг плясали «выжившие» лебеди, и наступал, накатывал, наваливался Новый год.
Мокрые от снега, красные и довольные, поплелись гости к новогоднему столу.